Она вышла из той среды русской интеллигенции, где служение народу являлось высшим жизненным принципом. С юности одержимая идеями гуманизма и подвижничества, способная ученица таких корифеев, как А. В. Вишневский, С. Р. Миротворцев, Н. В. Склифосовский, преподававших в то время в Петербургском университете, Евгения Тимофеевна Зыкова всю жизнь была рыцарски предана своему делу. Едва из университета, она уже в военном госпитале, затем — добровольно — в тифозных бараках, затем, в годы гражданской войны, — также добровольно — в Красной Армии, старшим врачом полка.
       После окончания гражданской войны ее потянуло в родные места. Пожив некоторое время в Бежецком уезде,. где она родилась и провела юность, Зыкова перевелась в Тверь, в Больничный городок, где и оставалась вначале врачом-ординатором, затем заведующей хирургическим отделением — все сорок два года, до конца дней своих.
       — Хорошо помню первое знакомство с нею, — вспоминает бывшая ее ученица заведующая торокальным отделением 6-й городской больницы В. Канджария. Главный врач Больничного городка профессор В. В. Успенский, в распоряжение которого мы, молодые врачи, прибыли, представил нас строгой, подтянутой женщине: «Вот вам мать-наставница. Научитесь у нее будете хирургами». Внешне в ней не было ничего примечательного. Строгие глаза, сдержанность в голосе и жестах, розовые, сожженные рентгеном руки. «Работать придется много, очень многовато были ее первые слова. — И запомните: белый халат еще не делает врача».
       Всегда, что называется, застегнутая на все пуговицы, она была полной противоположностью «громовержцу» Успенскому. В больнице их и любили по-разному: Успенского с его бурями радости и гнева почитали как отца, Зыкову — как строгого, умного учителя. Она превосходила других разносторонностью знаний, общей культурой, фанатической преданностью больнице, кроме которой в жизни для нее вообще больше ничего не существовало.
       Дежурных в ту пору не было, и врач каждую ночь был готов к тревоге. Среди ночи раздавался стук в окошко, и это значило: привезли «свежего» или кому-то худо. Стучали чаще всего к Зыковой. Иногда ее вызывали по три-четыре раза в ночь. И не только в свое хирургическое отделение. Зыкова одна из первых освоила интубацию и в течение многих лет в глухую полночь, в слякоть, в морср бегала в отдаленный детский корпус, спасать задыхающихся от дифтерита детей. Санитарки уже не спрашивали, кого вызывать, а шли прямо к окошку.
       Сила воли у нее была необычайная. Никто не видел ее в минуту слабости или отчаяния. «Не раскисайте», — ото было ее любимое словечко.
       Сама же она помогала, другим, как и чем могла. Больные доверяли ей, любили ее.
       — Пускай оперирует Евгения Тимофеевна... Только она... Пускай Зыкова перевяжет. У нее была колоссальная нагрузка. Но она перевязывала, оперировала, уговаривала, ободряла, лечила. Послеоперационных больных выхаживала, как своих детей, и не знала покоя, пока не ставила человека на ноги.
       Зыкова была непревзойденным мастером по перитонитам —- этим труднейшим повторным операциям, когда истонченные, шитые-перешитые стенки желудка требовали от хирурга буквально ювелирной работы. О том, как прекрасно справляется она с послеоперационными пеитическими язвами, говорилось даже с трибуны 25-го Всесоюзного съезда хирургов.
       У нее были легкие, ловкие, смелые руки, ясный ум, большие знания, огромный опыт, вера в успех, которую она умела передать больному. Она провела тысячи операции, но готовилась к каждой из них, как к самой первой.
       Многие ее операции помнятся и сегодня. Больной Куколей, инвалид Отечественной войны, потерявший на фронте обе ноги, был оперирован по поводу язвы желудка трижды. И снова развилась гангрена кишок на. почве тромбоза сосудов кишечника. Консилиум пришел к заключению: больной безнадежен. Зыкова взялась сделать еще одну операцию. И сделала ее блестяще. Через два месяца больной выписался в удовлетворитeльном состоянии.
       Она часто повторяла: «Мало знаешь — плохо лечишь». Заслуженный врач РСФСР, чей труд и знания были отмечены орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, Евгения Тимофеевна Зыкова училась постоянно. Владея немецким, английским и французским языками, она выписывала массу журналов и книг. Быть максимально осведомленным в своем деле — этого она требовала от каждого.
       Во всем, что касалось больницы и больных, Евгения Тимофеевна была взыскательна и непреклонна. Перед ее приходом врачи, сестры, нянечки трижды проверяли свои палаты, над историями болезней врачи просиживали ночами, к занятиям, которые проводила Евгения Тимофеевна, готовились как к экзаменам. Но к себе она была еще более строга. Помимо основной работы, у нее была масса других обязанностей. Член обкома партии, депутат областного Совета, член ВЦСПС, член ЦК профсоюза медработников, член правления Всероссийского общества хирургов, она вела огромную общественную работу.
       Во время оккупации Калинина весь медперсонал больницы работал в Кашинском госпитале. Евгения Тимофеевна вернулась в город на второй день после его освобождения. Еще пылали корпуса «Пролетарки», рвались мины, и пробираться к больнице пришлось через груды битого кирпича и обгоревшего металла. Больничный городок был разорен начисто. Она вбежала в бывшую операционную. Некогда сверкавшая никелем и кафелем, теперь она напоминала грязный сарай. Пол устлан обломками труб и битым стеклом. В оконные проемы декабрьский ветер наметал снег. Во дворе из-под сугробов торчат ржавые ребра коек.
       — Первый раз увидела Евгению Тимофеевну такой, — вспоминает медицинская сестра Н. В. Шуина. — Вся бледная, она прислонилась к стене, чтоб не упасть. — «Все сначала, милая моя Надежда Васильевна, — тихо сказала она, — все сначала». Да, снова надо было создавать больницу из ничего. Энергия, воля, организаторские способности Зыковой особенно сказались в эти тяжелые годы. Город испытывал огромную потребность в лечебных учреждениях, не хватало коек для раненых, ослабленных, больных. Зыкова была назначена в это время главным врачом больницы и одновременно заведующей горздравотделом. Но фактически была она, кроме того, и просто хирургом, и прорабом, и чернорабочей. Мужчин почти не было. Женщины во главе с нею разобрали забор, забили досками и замазали глиной окна. Разрыли все сугробы, достали из-под снега кое-что из инструментов, привезли и вмазали в приемном отделении котел, соорудили печь. Не было ни одеял, ни электропроводки, ни посуды, ни белья, ни мыла. Зима прошла в нечеловечески трудной работе. А в апреля больница уже принимала первых больных. Пусть мыло еще заменял щелок, а вагу — обыкновенный мох, который собирали в лесу сами санитарки, пусть оперировали часто при свечах — счет спасенным человеческим жизням был открыт,
       — Я помню Евгению Тимофеевну Зыкову и разные минуты ее жизни, — рассказывает Канджария. — Чаще всего при ярком свете ламп, всю белую, когда видны только одни глаза над операционным полем. Я и сейчас как будто вижу ее чудесные руки, спасшие столько жизней, Она часто говорила: «Хорошие руки— хирургическое туше».
       Увы. пришло такое время, когда золотые ее руки уже не смогли держать скальпель. Но она н тут не оставила больницу. Постоянным ее желанием было — оставаться на своем посту до самой смерти. И это ей почти удалось.
       Последняя ее записка друзьям, написанная уже неповинующимися пальцами, была как завещание:
       «Я любила нашу больницу и наше дело. Эту мою любовь я оставляю вам в наследство».